Жизнь ненужного человека - Страница 2

Было в церкви ещё много хорошего. Кроме мира, тишины и ласкового сумрака, Евсею нравилось пение. Когда он пел не по нотам, то крепко закрывал глаза и, сливая свой голос с общей волной голосов так, чтобы его не было слышно, приятно прятал куда-то всего себя, точно сладко засыпал. И в этом полусонном состоянии ему всегда казалось, что он уплывает из жизни, приближается к другой, ласковой и мирной.

У него родилась мечта, которую он однажды высказал дяде такими словами:

- А можно так жить, чтобы и ходить везде и всё видеть, только бы меня никто не видал?

- Невидимкой? - спросил кузнец.

И, подумав, ответил:

- Надо полагать - нельзя этого.

С той поры, как всё село стало звать Евсея Стариком, дядя Пётр называл его сиротой. Во всём человек особенный, кузнец и пьяный был не страшен, он просто снимал с головы шапку, ходил по улице, размахивая ею, высоким заунывным голосом пел песни, улыбался, качал головой, а слёзы текли из его глаз обильнее, чем у трезвого. Евсею казалось, что его дядя самый умный и добрый мужик в селе и с ним можно говорить обо всём, - часто улыбаясь, он почти никогда не смеялся, говорил же не торопясь, тихо и серьёзно. Иногда в кузнице он говорил как бы сам для себя, не замечая племянника или забыв о нём, - это особенно нравилось Евсею. В речах своих он всегда спорил с кем-то, кого-то увещевал.

- Окаянная, - не сердясь и негромко ворчал он, - ненасытная ты собачья пасть! Али я не работаю? Вот - глаза себе высушил, ослепну скоро - чего ещё надо? Распроклятая ты жизнь-судьба тяжёлая, - ни красы, ни радости...

Было похоже, как будто крёстный складывал песни, и Евсею казалось, что кузнец видит того, с кем говорит. Однажды он спросил:

- Ты с кем говоришь?

- Говорю с кем? - повторил кузнец, не взглянув на него, потом, улыбаясь, ответил: - С глупостью со своей говорю...

Но беседовать с крёстным удавалось редко, в кузнице всегда был кто-нибудь посторонний и часто вертелся круглый, точно кубарь, Яшка, заглушая удары молотка и треск углей в горне звонким криком, - при Яшке Евсей не смел заглядывать к дяде.

Кузница стояла на краю неглубокого оврага; на дне его, в кустах ивняка, Евсей проводил всё свободное время весной, летом и осенью. В овраге было мирно, как в церкви, щебетали птицы, гудели пчёлы и шмели. Мальчик сидел там, покачиваясь, и думал о чём-то, крепко закрыв глаза, или бродил в кустах, прислушиваясь к шуму в кузнице, и когда чувствовал, что дядя один там, вылезал к нему.

- Что, сирота? - встречал кузнец, прищуривая глаза, смоченные слезами.

Однажды Евсей спросил кузнеца:

- Нечистая сила ночью в церкви бывает?

Подумав, кузнец ответил:

- Чего ей не бывать? Она везде пролезет, ей легко...

Мальчик приподнял плечи и круглыми глазами пытливо ощупал тёмные углы кузницы.

- Ты их не бойся, бесов-то! - посоветовал дядя.

Евсей вздохнул и тихо ответил:

- Я не боюсь...

- Они тебе не вредны! - уверенно объяснил кузнец, отирая глаза чёрными пальцами. Тогда Евсей спросил:

- А как же бог?

- А что он?

- Зачем бог чертей в церковь пускает?

- Ему что? Бог церквам не сторож...

- Он там не живёт?

- Бог-то? На что ему! Ему, сирота, везде место. Церковь - это для людей...

- А люди для чего?

- А люди - они, стало быть... вообще, для всего! Без людей не обойдёшься, - н-да...

- Они - для бога?

Кузнец искоса посмотрел на племянника и не сразу ответил:

- Конечно...

Потом потёр руки о передник и, глядя в огонь горна, заговорил:

- Я этих делов не знаю, сирота... Ты бы учителя спросил. А то попа...

Евсей вытер нос рукавом рубахи, ответив:

- Я боюсь их...

- Лучше бы тебе не говорить про этакое! - серьёзно посоветовал дядя Пётр. - Мал ты. Ты гуляй себе, здоровья нагуливай... Жить надо здоровому; если не силён, работать не можешь, - совсем нельзя жить. Вот те и вся премудрость... А чего богу нужно - нам неизвестно.

Замолчав, он подумал, не отрывая глаз от огня, потом продолжал, серьёзно и отрывисто:

- С одного краю - ничего не знаю, с другого - не понимаю! "Вся премудростью сотворил еси", говорится...

Он оглянул кузницу и, заметив в углу мальчика, сказал:

- Чего жмёшься? Говорю - иди, гуляй...

А когда Евсей робко пошёл вон, кузнец прибавил вслед ему:

- Искра попадёт в глаз тебе, будешь кривой. Кому кривого надо?

При жизни мать рассказала Евсею несколько сказок. Рассказывала она их зимними ночами, когда метель, толкая избу в стены, бегала по крыше и всё ощупывала, как будто искала чего-то, залезала в трубу и плачевно выла там на разные голоса. Мать говорила сказки тихим сонным голосом, он у неё рвался, путался, часто она повторяла много раз одно и то же слово мальчику казалось, что всё, о чём она говорит, она видит во тьме, только неясно видит.

Беседы дяди Петра напоминали Евсею материны сказки; кузнец тоже, должно быть, видел в огне горна и чертей, и бога, и всю страшную человеческую жизнь, оттого он и плакал постоянно. Евсей слушал его речи, легко запоминал их, они одевали его сердце в жуткий трепет ожидания, и в нём всё более крепла надежда, что однажды он увидит что-то не похожее на жизнь в селе, на пьяных мужиков, злых баб, крикливых ребятишек, нечто ласковое и серьёзное, точно церковная служба.

У соседей кузнеца была слепая девочка Таня. Евсей подружился с нею, водил её гулять по селу, бережно помогал ей спускаться в овраг и тихим голосом рассказывал о чём-то, пугливо расширяя свои водянистые глаза. Эта дружба была замечена в селе и всем понравилась, но однажды мать слепой пришла к дяде Петру с жалобой, заявила, что Евсей напугал Таню своими разговорами, теперь девочка не может оставаться одна, плачет, спать стала плохо, во сне мечется, вскакивает и кричит.